Лунный камень - Страница 116

116

Теперь я почти дописала мое длинное письмо, одна, в спальне Люси Йолланд. Когда оно будет копчено, я сойду вниз, свернув рубашку и спрятав ее под плащ. Я найду между старыми вещами в кухне миссис Йолланд какой-нибудь ящичек, чтоб сохранить рубашку целой и сухой в моем тайнике.

А потом пойду к Зыбучим пескам — не бойтесь, следы моих шагов не выдадут меня — и спрячу вашу ночную рубашку в песке, где ни одна живая душа не найдет ее, если я сама не открою этой тайны.

А когда это будет сделано, что тогда?

Тогда, мистер Фрэнклин, у меня будет двойное основание еще раз попытаться сказать вам слова, которых не смогла сказать до сих пор.

Во-первых, мне необходимо поговорить с вами до вашего отъезда, а не то я навсегда потеряю эту возможность. Во-вторых, меня успокаивает сознание, что если слова мои и рассердят вас, то ночная рубашка будет смягчающим обстоятельством. Если же эти основания не дадут мне силы выдержать холодность, которая до сих пор угнетала меня (я говорю о вашей холодности со мною), то скоро придет конец и моим усилиям и моей жизни.

Да. Если я не смогу воспользоваться первым представившимся мне случаем, если вы своей холодностью опять отпугнете меня, я прощусь со светом, отказавшим мне в счастье, которое он дает другим. Я прощусь с жизнью, которую ничто; кроме вашей доброты, не может сделать для меня приятною. Не осуждайте себя, сэр, если это кончится таким образом. Но постарайтесь хоть немного пожалеть меня! Я позабочусь, чтобы вы узнали о том, что я сделала для вас, когда уже не буду в состоянии сказать вам об этом сама. Скажете ли вы тогда что-нибудь ласковое обо мне тем же самым кротким тоном, каким вы говорите с мисс Рэчель? Если вы это сделаете и если существуют духи, я верю, что мой дух это услышит и обрадуется.

Пора кончать письмо. Я довела себя до слез. Как же я найду дорогу к тайнику, если дам ненужным слезам ослеплять мне глаза?

Кроме того, зачем смотреть мрачно на вещи? Почему не верить, что все еще может кончиться хорошо? Я могу найти вас в хорошем расположении духа сегодня, а если нет, мне, быть может, это удастся завтра утром. Мое бедное безобразное лицо не похорошеет от горя — ведь нет? Почем знать, может быть, я писала все эти скучные, длинные страницы попусту? Я положу их для безопасности (не надо упоминать сейчас о другой причине) в тайник вместе с ночной рубашкой. Трудно мне было, очень трудно писать вам это письмо. О, если бы мы могли понять друг друга, с какою радостью разорвала бы я его!

Остаюсь, сэр, преданно вас любящая и скромная слуга ваша, Розанна Спирман".

Беттередж молча дочитал письмо. Старательно вложил его в конверт и задумался, опустив голову и потупив глаза в землю.

— Беттередж, — сказал я, — нет ли в конце письма какого-нибудь намека, который мог бы нам помочь?

Он поднял глаза медленно и с тяжелым вздохом.

— Тут нет ничего, что могло бы помочь вам, мистер Фрэнклин, — ответил он, — послушайтесь моего совета и не вынимайте этого письма из конверта до тех пор, пока ваши теперешние заботы не прекратятся. Оно очень огорчит вас, когда бы вы ни прочитали его. Не читайте его теперь.

Глава 6

Я отправился пешком на станцию. Излишне говорить, что меня сопровождал Габриэль Беттередж. Письмо находилось у меня в кармане, а ночная рубашка была спрятана в дорожную сумку, — для того чтобы показать то и другое, прежде чем сомкнуть глаза в эту ночь, мистеру Бреффу.

Мы молча вышли из дома. В первый раз, с тех пор как я его знаю, старик Беттередж не знал, о чем со мной говорить. Но так как с своей стороны я должен был сказать ему что-нибудь, я сам начал разговор, как только мы вышли из ворот парка.

— Прежде чем уехать в Лондон, — начал я, — хочу задать вам два вопроса.

Они имеют отношение ко мне самому и, думаю, несколько удивят вас.

— Если только они выбьют из головы моей письмо этой бедной девушки, мистер Фрэнклин, пусть делают со мною все, что только хотят. Пожалуйста, удивите меня, сэр, как можно скорее.

— Первый вопрос, Беттередж, вот какой: не был ли я пьян вечером в день рождения Рэчель?

— Пьяны? Вы? — воскликнул старик. — Напротив, это как раз ваш большой недостаток, мистер Фрэнклин, что вы пьете только за обедом, а уж потом — ни капельки!

— Но день рождения — день особенный. Я мог изменить своим постоянным привычкам именно в этот вечер.

Беттередж с минуту раздумывал.

— Вы изменили своим привычкам, сэр, и я скажу вам, каким образом. Вы казались ужасно нездоровым, и мы уговорили вас выпить несколько капель виски с водой, чтобы подбодрить вас немножко.

— Я не привык к виски с водою. Очень может быть…

— Погодите, мистер Фрэнклин. Я знал, что вы не привыкли, и налил вам полрюмки нашего пятидесятилетнего старого коньяку и — стыд и срам мне! — развел этот благородный напиток целым стаканом холодной воды. Ребенок не мог бы опьянеть от этого, а тем более взрослый человек!

Я знал, что могу положиться на его память в делах такого рода.

Следовательно, предположить, что я мог быть пьян, было решительно невозможно. Я перешел ко второму вопросу.

— До моей поездки за границу, Беттередж, вы наблюдали меня, когда я был ребенком. Скажите мне прямо, не было ли чего-нибудь странного во мне, после того, как я засыпал? Замечали вы когда-нибудь, чтобы я ходил во сне?

Беттередж остановился, посмотрев на меня с минуту, покачал головой и пошел дальше.

— Вижу, куда вы метите, мистер Фрэнклин, — сказал он. — Вы стараетесь объяснить, каким образом краска могла очутиться на вашей ночной рубашке без вашего ведома. Но вы на тысячи миль от истины, сэр. Разгуливать во сне? Да никогда в жизни не делали вы ничего подобного!

116