Я знал ее настолько, что, не колеблясь, рассказал ей все.
Она опять взяла меня под руку и медленно пошла со мною. Я чувствовал, как рука ее машинально все крепче и крепче сжимает мою руку, и видел, как, слушая меня, сама она становится все бледнее и бледнее. Когда я кончил, она долго хранила молчание. Слегка потупив голову, она шла возле меня, не сознавая моего присутствия, поглощенная своими мыслями. Я не пытался ее отвлекать от них. Мое знание ее натуры подсказывало мне, как в других таких же случаях, что ей надо дать время прийти в себя.
Мы прошли около мили, прежде чем Рэчель очнулась от задумчивости. Она вдруг взглянула на меня со слабым проблеском прежней счастливой улыбки — улыбки, самой неотразимой из всех, какие я видел на женском лице.
— Я уже многим обязана вашей доброте, — сказала она, — а теперь чувствую себя гораздо более обязанной вам, чем прежде. Если вы услышите, вернувшись в Лондон, разговоры о моем замужестве, тотчас же опровергайте их от моего имени.
— Вы решили разойтись с вашим женихом? — спросил я.
— Можете ли вы сомневаться в этом, — гордо возразила она, — после того, что сказали мне?
— Милая мисс Рэчель, вы очень молоды и, может быть, встретите больше трудностей при выходе из этого положения, нежели ожидаете. Нет ли у вас кого-нибудь, — я имею в виду даму, — с кем вы могли бы посоветоваться?
— Нет.
Я был огорчен, я действительно был огорчен, услышав это. Так молода и так одинока, и так стойко переносила это! Желание помочь ей победило во мне сознание неловкости, которую мог бы почувствовать при подобных обстоятельствах, и я высказал ей мысли, пришедшие мне в голову под влиянием минуты. В моей жизни мне приходилось давать советы бесчисленному множеству клиентов и справляться с чрезвычайно щекотливыми обстоятельствами. Но это был первый случай, когда я должен был советовать молодой девушке, как освободиться от слова, данного жениху. Совет, поданный мною, вкратце был таков: сказать мистеру Годфри Эбльуайту — разумеется, наедине, — что ей стала достоверно известной корыстолюбивая цель его сватовства к ней, что брак их после этого стал просто невозможен, и она предлагает ему на выбор: обеспечить себя ее молчанием, согласившись на разрыв помолвки, или иначе она будет вынуждена разгласить истинную причину разрыва. В случае же, если он вздумает защищаться или опровергать факты, она должна его направить ко мне.
Мисс Вериндер внимательно выслушала меня. Потом очень мило поблагодарила за совет и ответила, что ей невозможно последовать ему.
— Могу я спросить, — сказал я, — какое препятствие имеется к этому?
Она, видимо, колебалась, а потом с своей стороны задала мне вопрос:
— Что, если бы вас попросили высказать мнение о поведении мистера Годфри Эбльуайта? — сказала она.
— Да?
— Как бы вы назвали его?
— Я назвал бы его поведением низкого обманщика.
— Мистер Брефф, я верила этому человеку. Я обещала быть женою этого человека. Как могу я сказать ему, что он низок, что он обманул меня, как могу я обесславить его в глазах света после этого? Я уронила себя в собственном своем мнении, думая о нем, как о будущем муже. Сказать ему сейчас то, что вы советуете, значит сознаться перед ним в собственном унижении. Я не могу этого сделать! Стыд не будет иметь никакого значения для него. Но этот стыд будет нестерпим для меня .
Тут обнаружилась одна из замечательных особенностей ее характера.
Крайнее отвращение ко всему низменному, уверенность в том, что она всем обязана самой себе, могут поставить ее в фальшивое положение и скомпрометировать во мнении всех друзей. До этого я немного сомневался, приличен ли данный мною совет, но после ее слов я уверился, что это самый лучший совет в ее положении, и без всяких колебаний стал опять уговаривать ее последовать ему. Она только покачала головой и опять повторила свои доводы.
— Но, дорогая мисс Рэчель, — возразил я, — невозможно объявить ему о разрыве, не приводя для этого никаких резонов!
— Я скажу, что передумала обо всем и нашла, что для нас обоих лучше расстаться.
— И ничего, кроме этого?
— Ничего.
— Подумали вы, что он может сказать со своей стороны?
— Он может сказать, что ему угодно.
В душе моей толпились странные, противоречивые чувства к Рэчель, когда я оставил ее в этот день. Она была упряма, она была не права. Она была интересна, она была удивительна, она была достойна глубокого сожаления. Я взял с нее обещание написать мне, как только у нее будет что сообщить, и вернулся в Лондон в чрезвычайно тревожном состоянии духа.
В вечер моего возвращения, когда еще не могло прийти обещанное письмо, я был удивлен посещением мистера Эбльуайта-старшего, сообщившего мне, что мистер Годфри получил отказ и принял его — в этот же самый день.
С моей точки зрения, простой факт, заключавшийся в словах, подчеркнутых здесь мною, объяснял причину согласия мистера Годфри Эбльуайта так же ясно, как если б он признался в ней сам. Ему нужна была большая сумма денег, и нужна к известному сроку. Доход Рэчель мог помочь во всем другом, но не в этом, и вот почему Рэчель освободилась от него, не встретив ни малейшего сопротивления с его стороны. Если мне скажут, что это простое предположение, я спрошу в свою очередь: какое другое предположение объяснит, почему он отказался от брака, который доставил бы ему богатство на всю остальную жизнь?
Радость, испытанная мною при столь счастливом обороте, омрачилась тем, что произошло во время моего свидания со стариком Эбльуайтом.
Он приехал, разумеется, узнать, не могу ли я объяснить ему странный поступок мисс Вериндер. Бесполезно говорить, что я никак не мог доставить ему нужных сведений. Досада, которую я возбудил в нем, и раздражение, вызванное недавним свиданием с сыном, заставили мистера Эбльуайта потерять самообладание. И лицо его, и слова убедили меня, что мисс Вериндер найдет в нем безжалостного человека, когда он приедет к ней в Брайтон на следующий день.